Евгений Белогорский - Восточная война [СИ]

  Запретительные действия полиции в отношении газетчиков только разожгли бурный интерес столичной публики к громкой сенсации. И чем сильнее власти пытались замять это дело, тем большее внимание оно вызывало у парижан. Запретный плод всегда сладок.

  Очень многих французов подкупал в послании уважительный тон русского императора к их стране. Особенно приятен был для сердца столичного обывателя факт, публичного признания Николаем императора Наполеона равным себе монархом, пусть хоть и запоздалый. В свое время парижане ничуть не меньше самого Луи Бонапарта были уязвлены поздравительной телеграммой русского владыки, не признавшего легитимность власти их императора.

  Так же их очень подкупало готовность вернуть Франции часть пленных без всяких условий. Конечно, часть парижан понимали всю пропагандистскую подоплеку этого шага, но ни один из них не мог противиться возможности поскорее обнять своих мужей и детей, оказавшихся в страшном русском плену, о котором у французов была масса нелицеприятных воспоминаний.

  Интерес столичных жителей к посланию Николая был очень высок. В эти дни стало правилом хорошего тона говорить о нем за чашкой кофе и обсудить то или иное предложение русского правителя к французскому монарху. Распроданные экземпляры газет моментально стали редкостью и как следствие этого, по Парижу стали гулять рукописные тексты письма.

  Если народу интересно, то нет ничего постыдного, в желании заработать на этом. Видя, растущий интерес публики к этой теме, ведущие парижские газеты не смогли остаться в стороне и по прошествии двух дней поместили текст письма на своих страницах. Теперь о протянутой руке русского императора узнала вся Франция.

  С первого же дня публикации столичный бомонд загудел подобно потревоженному рою пчел и гул их, с каждым днем все громче и громче. К исходу второго дня, граф Морни уже не мог делать вид, что ничего не произошло. Уж слишком большое количество людей, спрашивали его о послании русского царя и намерен ли императора начать мирные переговоры с Николаем. В ответ на эти вопросы регент только многозначительно вздыхал и призывал парижан не торопить события.

- Дипломатия не терпит суеты – подобно заведенному автомату говорил Морни несчетное количество раз, за эти дни, но его слова не оказывали должного воздействия. Парижане, словно маленькие дети, хотели услышать интригующую новость сейчас и немедленно.

  Так, граф Морни оказался между двух огней, с одной стороны его припекал горячий азарт парижан в ожидании начала мирных переговоров, с другой стороны его остужала холодная непреклонность императора вести войну до победного конца. Его положение усугублял тот факт, что он не мог опровергнуть факт получения императором царского послания и выставить русского правителя в неприглядном свете. Попытайся Морни признать, что появление письма в газетах дело русских агентов и тот час же столицу потряс бы мощный скандал, совершенно не выгодный для власти в нынешний момент.

  Регент мужественно продержался до конца ноября твердо веря, что страсти улягутся, и бомонд, успокоившись сменить тему своих досужих разговоров. Так было всегда, и интерес парижан к миру стал действительно несколько снижаться, однако у судьбы в рукаве еще были неприятные сюрпризы для императора французов.

  В начале декабря пришли трагические известия из Крыма, в лагере французских войск под Севастополем возникла новая вспышка холеры. Привезенная войсками союзников из Турции, она исправно опустошала ряды экспедиционного корпуса в течение всего года и к ней, уже успели привыкнуть как к неизбежному злу этой войны.

  Благодаря самоотверженным действиям врачей распространение болезни удавалось сдерживать на определенном уровне, не позволяя ей, перерасти в широкомасштабную эпидемию, однако с захватом русскими черноморских проливов все изменилось. Раненых и больных стало невозможно эвакуировать, начались проблемы с продовольствием, стала ощущаться нехватка медикаментов и зимнего обмундирования. Все эти трудности в отдельности не были столь уж смертельными проблемами для союзных войск и генерал Пелесье, с полным основанием надеялся, переждать наступающую зиму. Однако по своей совокупности, они стали тем хворостом, на котором смог вспыхнуть пожар холеры.

  Первые холода подвели роковую черту под отчаянными усилиями медиков, пытавшихся сдержать хрупкий баланс заболеваемости в союзном лагере. Число заболевших резко полезло вверх, а вслед за ними увеличилось и количество смертей.

  С каждым днем возле лазаретов стали, быстро расти штабеля мертвецов аккуратно завернутых в холщевую мешковину. Вначале умерших военных хоронили в отдельных могилах, затем такой чести стали удостаиваться только офицеры, но вскоре и они лишились данной привилегии. Смертность среди союзных войск стала достигать двадцать - двадцать пять человек за день и по требованию врачей их стали хоронить в больших ямах. Тела людей укладывались друг на друга рядами, и каждый из них засыпался гашеной известью. Эта мера, по мнению медиков должна была предотвратить дальнейшее распространение заразы в лагере.

  Вскоре к холере прибавилась лихорадка, от которой сильно страдали французы и англичане, прибывшие в Крым в качестве очередного пополнения. В отличие от жителей юга, турков и итальянцев, они были очень восприимчивы к азиатской заразе, безжалостно опустошавшей их ряды. Наступление зимних холодов внесли некоторую справедливость в балансе смертности между северянами и южанами, и все же потери французских войск были весьма внушительны. Подобно легионам легендарного Помпея отступивших от вод Евфрата в результате болотной лихорадки, императорская армия несла потери не от пуль и ядер противника, а от воздействия невидимого врага.

  Известие от Пелесье пришли в Париж не в самый лучший момент жизни французского монарха. Приступы почечных колик безжалостно мучили тело императора, который намеривался перекроить земной шар по своему желанию. Измученный острыми приступами боли, император слушал чтение графа Морни с закрытыми глазами. Его осунувшееся и посеревшее от страданий лицо мало, чем напоминало тот парадный портрет человека преобразователя Франции, что был известен каждому её гражданину. Но едва только регент закончил свой доклад, как Наполеон поднял веки и в глазах его, было видно несокрушенное упрямство по поводу правоты своих действий.

- Пелесье высказывает заботу о возможных трудностях предстоящей зимовки, и я полностью разделяю его взгляды. Прикажи военному министру, чтобы ускорил отправку войск для прорыва русской блокады Дарданелл – властно молвил император, потряхивая слипшейся от пота гривой волос.